Читать книгу "Москва навсегда. О нелюбви и не только - Сергей Жарков"

Он был другой, совершенной противоположностью строгому и вечно занятому своими бесконечными делами отцу ее дочери, которым она болела десять лет назад и с которым нашла в себе силы расстаться, победив свои чувства к этому сочинцу, от одного голоса которого у неё когда-то перехватывало дыхание и жутко сжималось сердце. Катерина преодолела свою болезненную страсть, выйдя из нее освобожденной. Но она перестала замечать мужчин, видя в лучших из них только своих друзей, отдав себя дочери, родителям, работе. Крайнов был совсем другой, он не пугал ее, наоборот, он был как будто бы её второе я: он говорил, он делал, он смеялся над тем, что говорила, что делала и над чем смеялась она. Она чувствовала себя школьницей рядом с ним, а он как будто бы был ее одноклассником из 7Б, которого она собиралась обыграть в морской бой на перемене, между русским и литературой. Ей было странно и очень-очень легко с ним. А Андрей слушал ее рассказы про дочь, как ее Маша ловко, словно обезьянка, карабкается по деревьям, обожает турники, катается на велосипеде и роликовых коньках, любит по многу раз пересматривать детские советские мультики. И он смеялся, радуясь за ее дочь, рассказывал, как они мальчишками устраивали штабы во дворе, на ветках раскидистой могучей сибирской сосны, измазываясь смолой и обдирая коленки об ее жесткую терракотовую кору.

Расставшись с Катей, уже в метро, Крайнов задумался: у его близкого друга, Столярова, определили рак, мать Дениса, тетя Нина, с младшей школы близкая для Крайнова женщина, безумно любившая своего старшего сына, своего Дениса, часами навзрыд плакала, рассказывая Крайнову все лучшее о своем любимом сыне. На работе у Литвинова родилась, как казалось Андрею, очередная сумасбродная идея, которую предстояло реализовывать Крайнову, – открыть блог о московской истории, ее связи с современностью, людях, живущих в Москве. Еще более странным было то, что Литвинову удалось найти под свою идею спонсоров, влиятельный московский банк, который согласился финансировать блог с московской тематикой на РВПС.ру. Рассказав между делом Одинцовой о блоге и посмеявшись с ней над изворотливостью Литвинова, сумевшего продать московским банкирам научно-популярный проект, у которого не было очевидных финансовых профитов, Крайнов неожиданно для себя услышал от Одинцовой несколько интересных идей, которые можно было использовать в реализации проекта.

«Что происходит? Что происходит со мной? Ведь мне скоро 35 лет, а я как мальчишка рассказываю какие-то глупые истории из своего детства, какие-то дворовые анекдоты, над которыми смеялся Новосибирск 15 лет назад. Но ей ведь смешно… Она так весело смеялась, как она смеется… – снова улыбаясь про себя, думал он. – И сама она детские истории про ракушки и камушки рассказывает. Как здорово было бы с ней пособирать эти ракушки для ожерелья… Она ведь тоже, как и я, зачем-то рассказывала эти детские истории… Почему так? Нам по 35 лет, а мы, как школьники в пионерлагере, говорим друг другу какие-то глупости. Ведь если это, то… наверное, нам нужно было говорить о другом… Наверное мне надо было бы не целовать ее снова на прощанье в щечку, а обнять и поцеловать… поцеловать в губы, ведь она женщина… ведь с женщиной нужно быть… целовать ее в губы… но почему-то я делаю по-другому… Почему? Потому что она другая? Да, потому что она другая, совсем другая, и я с ней другой…»

– Мужчина, это ваше?

Крайнов, вздрогнув от неожиданности, поднял голову. Рядом с ним в сером однобортном пиджачке, синих брюках сидел сухенький голубоглазый старик с бородкой. Он улыбался Андрею, смотрел ему прямо в глаза и протягивал легкую летнюю шляпу.

– Нет, это не моя… Не ношу, – ответил Андрей.

Тот закивал ему, стал оглядывать вагон, как бы спрашивая: «Чья шляпа?»… Андрей направился к выходу.

Выйдя из метро, он заметил, как потускнело вечереющее московское небо. Войдя в свой двор, он, вновь задумавшись, прошел мимо своей машины и вдруг, вспомнив, вернулся к ней. Его Golf грустными глазами-фарами провожал своего хозяина, выбравшего сегодня метро ради возможности подольше побыть с Одинцовой. Он провел ладонью по капоту автомобиля. «Ну что молчишь, – обратился Андрей к своей машине. – Не рад? Но что я могу поделать. Уж ты извини, но я встретил женщину. Я встретил свою женщину».

Глава 19. Санаторий

Такси остановилось у центральных ворот железноводского санатория «Тельмановец». Таксист, немолодой грузный карачаевец, достал из багажника «Лады» большой, ядовито-зеленого цвета чемодан Золотарева. Тот, рассчитавшись с таксистом, вытащил ручку чемодана и неторопливо покатил его по асфальтовой дорожке к главному входу в санаторий. Оранжевое кавказское солнце, пробивая пахучие каштановые листья, светило в глаза. Не доходя до входа несколько метров, он остановился отдышаться, постояв с полминуты, двинулся дальше.

В холле на регистрации отдыхающих он был один, достав документы, стал ждать, пока устроят в санаторий.

– Вас проводить? – обратилась к нему молоденькая темноволосая горничная, когда закончилась регистрация.

– Да, – ответил он. Они поднялись на лифте на 8-й этаж.

– Ваша комната, пожалуйста, проходите!

Горничная открыла дверь в его номер, оставила ключ, улыбнувшись, возвратилась к лифту. У него была небольшая комната, метров 12, совсем небольшая прихожая, туалет с душевой кабинкой. В комнате стоял журнальный столик, телевизор, кровать, тумбочка, возле журнального столика пара стареньких, но элегантных, советского стиля кресел. Сняв верхнюю одежду, он вышел на балкон, присел на небольшой пластмассовый, синего цвета стульчик, отдыхая, огляделся. Перед ним открывался вид на великолепный, лесистый, величественный Бештау. «Десять дней, десять дней тишины, спокойствия и одиночества…»

На десять дней акционеры фирмы во главе с Улановым отправили Золотарева на долечивание в железноводский санаторий. Васильев, заведующий первым хирургическим отделением больницы, где Золотарев пролежал две недели после реанимации, не советовал ближайшие полгода надолго покидать близких, опасаясь возможности повторного желудочного кровотечения, несоблюдения Золотаревым диеты, общей его слабости. Он, всегда худой, но энергичный, быстрый, подтянутый, которому в 35 никогда не давали и тридцати лет, до невозможности исхудал, потерял всю свою энергию и харизму, от недостатка гемоглобина в крови был иссиня-бледен, приобрел одышку, очень быстро уставал от самого небольшого физического напряжения.

Эта десятидневная поездка в одиночестве, пятиразовое диетическое питание, минеральные воды, он ожидал, вернут его к жизни. И вопреки мнению Васильева он все же поехал в санаторий.

После обеда Владимир вышел в парк Железноводска, осмотрел Пушкинскую галерею, дошел до славяновского источника, выпив стаканчик воды, присел передохнуть на лавочке близ источника.

Сейчас, через три недели после реанимации, он вдруг стал бояться за себя, за то, что с ним может произойти то же самое, стал с повышенной внимательностью думать о собственной диете, своем здоровье, продумывать каждый свой шаг, каждый прием пищи, даже самый незначительный; отказываться от яблок и фруктов, потому что у них жесткая клетчатка, от жареного, потому что от него повышается кислотность, на алкоголе он вовсе на долгие годы вперед поставил крест. Он перестал думать о детях, жене, о матери и отце, и о сестре он вспоминал только потому, что у её мужа когда-то была язва, и он интересовался у нее, как лечился ее образцово-показательный энергетик. И сейчас с никогда не присущим ему мелочным вниманием к себе, к своему здоровью, он вдруг погрузился в собственные ощущения, шаги к поиску собственного выздоровления.